Вообще-то, для того, чтобы реализовать технологию юмора, нужно запустить находящийся в подсознании интуитивный механизм, именуемый чувством юмора. Вряд ли я смогу вас научить запуску подобного механизма. Но все же, я по собственному опыту замечаю, что если удается в какой-то мере осознать спрятанный в подсознании механизм, то это не вредит оному и даже делает его работу более отчетливой. Осознать – это, в данном случае, означает хорошо обдумать придуманную какую-то схему или замеченные приемы юмора, если таковые в наличии есть. Обдумать – да, но только не пытаться действовать по схемам или приемам создания юмора. Иначе это лишь разрушит подсознательный процесс. Здесь должен действовать один хорошо известный, например мне, принцип обращения с подсознанием: Запомнить и забыть. То есть, обдумывание, как и все прочее, пополняет внутренний багаж опыта, но то, что может оказаться уместным, должно само, без принуждения, продуцироваться в нужный момент.
Однако я слишком уж заговорился. Попробую перейти к конкретике. Передо мной замечательный по юмористическому наполнению рассказ Марка Твена "Укрощение велосипеда". Первое, что я сделаю, приведу сокращенный вариант этого рассказа и затем попробую на этом примере разобраться с технологией и приемами юмора, примененными Марком Твеном. Это если получится у меня такая затея. А если не получится, то вы и не увидите данную статью. Ну а если все же что-то получится или мне так покажется, что что-то вразумительное получилось, то в качестве приложения к статье я приведу полную версию рассказа, чтобы вы могли его с полным своим удовольствием прочесть, не разыскивая его в интернете или где-то еще.
Итак, перехожу к анонсированному рассказу.
Подумав хорошенько, я решил, что справлюсь с этим делом, тогда я пошел и купил бутыль свинцовой примочки и велосипед. Инструктор кратко описал его достоинства и проехался немножко, чтобы показать, как это просто делается. Он сказал, что труднее всего, пожалуй, выучиться соскакивать, так что это мы оставим напоследок. Однако он ошибся. К его изумлению и радости обнаружилось, что ему нужно только посадить меня, а соскочу я сам. Я соскочил с невиданной быстротой, несмотря на полное отсутствие опыта.
Машина, правда, нисколько не пострадала. Это было невероятно. Однако инструктор уверил меня, что так оно и есть; и действительно, осмотр подтвердил его слова. Мы приложили к синякам свинцовую примочку и начали снова.
Машина и в этот раз осталась невредима. Мы еще раз примочили синяки и инструктор занял безопасную позицию сзади велосипеда. Но, не знаю уж каким образом, я опять свалился прямо на него.
Он не мог прийти в себя от восторга и сказал, что это прямо-таки сверхъестественно: на машине не было ни царапинки, она нигде даже не расшаталась. Примачивая ушибы, я сказал, что это поразительно. Потом он, хромая, занял место впереди и велел подталкивать машину. Мы тронулись значительно быстрее, чем предполагалось, тут же наехали на кирпич, я перелетел через руль, свалился инструктору на спину, и увидел, что велосипед порхает в воздухе, застилая от меня солнце. Хорошо, что он упал на нас: это смягчило удар, и он остался цел.
Через пять дней я встал, и оказалось, что инструктор уже поправляется. Наконец инструктор выписался из больницы и привел с собой четырех помощников. Они вчетвером держали непокорную машину, покуда я взбирался на седло. Велосипед, что называется, писал восьмерки, и писал очень скверно. Однако к концу каждого урока ученик чему-нибудь да выучивается и твердо знает, что выученное навсегда останется при нем. Это не то, что учиться немецкому языку. Там когда думаешь, что уже выучился, тебе подсовывают сослагательное наклонение - и начинай опять сначала. Нет, теперь я вижу, в чем беда с немецким языком: в том, что с него нельзя свалиться и разбить себе нос. Это поневоле заставило бы приняться за дело вплотную и изучать его по велосипедному способу. Иначе говоря, взяться за одну какую-нибудь подлость и сидеть на ней до тех пор, пока не выучишь, а не переходить к следующей, бросив первую на полдороге.
Когда выучишься удерживать велосипед в равновесии, двигать его вперед и поворачивать в разные стороны, нужно переходить к следующей задаче - садиться на него. Затем пора уже учиться соскакивать по собственному желанию; соскакивать против желания научаешься прежде всего. Слезаешь не так, как с лошади, а летишь кувырком, точно с крыши, и каждый раз над тобой смеются.
II
В течение целой недели я обучался каждый день часа по полтора. Правда, я бы мог выучиться и один, без учителя. только это было бы рискованно. Некоторые воображают, будто несчастные случаи в нашей жизни, так называемый "жизненный опыт", приносят нам какую-то пользу. Желал бы я знать, каким образом? Я никогда не видел, чтобы такие случаи повторялись дважды. Но мы отвлеклись в сторону. Во всяком случае, возьмите себе учителя - это сбережет массу времени и свинцовой примочки.
После того как инструктор со мной распростился, я отправился один искать приключений. Собственно, искать их не приходится, это так только говорится, - они сами вас находят.
Я выбрал безлюдный, по-воскресному тихий переулок шириной ярдов в тридцать. Я видел, что тут, пожалуй, будет тесновато, но подумал, что если смотреть в оба и использовать пространство наилучшим образом, то как-нибудь можно будет проехать.
Конечно, садиться на велосипед в одиночестве оказалось не так-то легко: не хватало советов инструктора и моральной поддержки. Однако поддержка у меня все-таки нашлась. Это был мальчик, который сидел на заборе и грыз большой кусок кленового сахару.
Он живо интересовался мной и все время подавал мне советы. Когда я свалился в первый раз, он сказал, что на моем месте непременно подложил бы себе подушки с двух сторон. Во второй раз он посоветовал мне поучиться сначала на трехколесном велосипеде. В третий раз он сказал, что мне, пожалуй, не усидеть и на подводе.
Потом он слез с забора и пошел следом за мной. Мимо проходила девочка, держа на голове стиральную доску; она засмеялась и хотела что-то сказать, но мальчик заметил наставительно:
- Оставь его в покое, он едет на похороны. - Подъем был едва заметен, и я старался изо всех сил, пыхтел, обливался потом, - и все же, сколько я ни трудился, машина останавливалась чуть ли не каждую минуту. Тогда мальчишка кричал:
- Так, так! Отдохни, торопиться некуда. Все равно без тебя похороны не начнутся.
В конце концов я доехал до угла, и нужно было поворачивать в обратный путь. И вдруг я увидел воз с капустой, тащившийся мне навстречу. Если чего-нибудь не хватало, чтоб довести опасность до предела, так именно этого. Фермер с возом занимал середину улицы. Окликнуть его я не мог - начинающему нельзя кричать: все его внимание должно принадлежать велосипеду. Но в эту страшную минуту мальчишка пришел ко мне на выручку, и на сей раз я был ему премного обязан. Он зорко следил за порывистыми и вдохновенными движениями моей машины и соответственно извещал фермера:
- Налево! Сворачивай налево, а не то этот осел тебя переедет.
Фермер начал сворачивать.
- Нет, нет, направо! Стой! Не туда! Налево! Направо! Налево, право, лево, пра... Стой, где стоишь, не то тебе крышка!
Тут я как раз заехал подветренной лошади в корму и свалился вместе с машиной. Я сказал:
- Черт полосатый! Что ж ты, не видел, что ли, что я еду?
- Видеть-то я видел, только почем же я знал, в какую сторону вы едете? Кто же это мог знать, скажите, пожалуйста? Сами-то вы разве знали, куда едете? Что же я мог поделать?
Это было отчасти верно, и я великодушно с ним согласился. Я сказал, что, конечно, виноват не он один, но и я тоже.
Через пять дней я так насобачился, что мальчишка не мог за мной угнаться. Ему пришлось опять залезать на забор и издали смотреть, как я падаю.
В одном конце улицы было несколько невысоких каменных ступенек, от них я, пожалуй, пострадал больше всего, если не говорить о собаках. Я слыхал, что даже первоклассному спортсмену не удастся переехать собаку: она всегда увернется с дороги. Пожалуй, это и верно; только мне кажется, что все зависит от поставленной цели. Если ты стараешься переехать собаку, она сумеет увернуться, но если ты хочешь ее объехать, то она не сумеет верно рассчитать и отскочит не в ту сторону, в какую следует. Так всегда и случалось со мной. Я наезжал на всех собак, которые приходили смотреть, как я катаюсь. Им нравилось на меня глядеть, потому что у нас по соседству редко случалось что-нибудь интересное для собак. Немало времени я потратил, учась объезжать собак стороной, однако выучился даже и этому.
Теперь я еду, куда хочу, и как-нибудь поймаю этого мальчишку и перееду его, если он не исправится.
Купите себе велосипед. Не пожалеете, если останетесь живы.
Вот такой получился укороченный рассказ. Первое, что мы можем заметить в технологии или приемах юмора, это своего рода разрывы в повествовании – я даже их специально увеличил. Однако эти разрывы являются таковыми лишь с точки зрения формального изложения, но наш мозг автоматически дополняет их недостающим смыслом. Чем короче текст, тем больше работы мозгу. Однако здесь требуется искусство, чтобы сказать коротко и вместе с тем оставить возможность воспроизвести полную картину. Тогда по нескольким смысловым точкам подсознание выхватывает из своего багажа нужные недостающие образы и полная картина как бы сама вспыхивает в воображении читающего рассказ.
Однако это наблюдение относится не только к приемам юмора, но к технологии художественного изложения вообще. Хорошие поэты используют подобную технологию мастерски, возбуждая в воображении развернутую информационную или образную картину посредством немногих слов. Такая технология важна, конечно, и для юмора, для его приемов. Длинные, многословные фразы обычно не воспринимаются как смешные. Но если фразы немногословны и при этом достаточно образны, то что еще необходимо, чтобы в них содержался юмор? Юмор, вообще-то, очень многогранен, поэтому попробуем осмыслить хотя бы те приемы шуток и юмора, которые применил Марк Твен в прочитанном нами фрагменте.
Начнем с первой фразы рассказа: "Подумав хорошенько, я решил, что справлюсь с этим делом, тогда я пошел и купил бутыль свинцовой примочки и велосипед".
Марк Твен здесь мастерски вводит нас в курс дела одной лишь фразой. Но я обращаю внимание на, так сказать, критический элемент изложения: "купил бутыль свинцовой примочки и велосипед". Я пока не знаю как его следует прокомментировать, поэтому просто решил выписать все подобные критические моменты. Вернее, не все, а только часть из них по той причине, что таких моментов очень много. Итак:
Купил бутыль свинцовой примочки и велосипед.
Труднее всего, пожалуй, выучиться соскакивать, но я соскочил с велосипеда с невиданной быстротой.
Инспектор не мог прийти в себя от восторга, примачивая ушибы, я тоже сказал, что это поразительно: на машине не было ни царапинки.
Я увидел, что велосипед порхает в воздухе, застилая от меня солнце. Хорошо, что он упал на нас.
Беда с немецким языком: в том, что с него нельзя свалиться и разбить себе нос, как при езде на велосипеде.
Затем пора уже учиться соскакивать по собственному желанию; соскакивать против желания научаешься прежде всего.
Возьмите себе учителя - это сбережет массу времени и свинцовой примочки.
Я отправился искать приключений. Собственно, искать их не приходится - они сами вас находят.
Когда я свалился в первый раз, мальчик сказал, что на моем месте непременно подложил бы себе подушки. Во второй раз он посоветовал мне поучиться сначала на трехколесном велосипеде. В третий раз он сказал, что мне, пожалуй, не усидеть и на подводе.
Мимо проходила девочка, мальчик заметил наставительно:
- Оставь его в покое, он едет на похороны.
Я старался изо всех сил, и все же машина останавливалась чуть ли не каждую минуту. Тогда мальчишка кричал:
- Так, так! Отдохни, торопиться некуда. Все равно без тебя похороны не начнутся.
Он зорко следил за движениями моей машины и извещал фермера: - Налево! Сворачивай налево, а не то этот осел тебя переедет.
- Черт полосатый! Что ж ты, не видел, что ли, что я еду? - Видеть-то я видел, только почем же я знал, в какую сторону вы едете?
Это было отчасти верно, и я великодушно с ним согласился. Я сказал, что, конечно, виноват не он один, но и я тоже.
Я слыхал, что даже первоклассному спортсмену не удастся переехать собаку. Пожалуй, это и верно; только мне кажется, что все зависит от поставленной цели: стараешься переехать собаку или ты хочешь ее объехать. Я наезжал на всех собак, которые приходили смотреть, как я катаюсь.
Собакам нравилось на меня глядеть, потому что у нас по соседству редко случалось что-нибудь интересное для собак.
Теперь я еду, куда хочу. Так что купите себе велосипед. Не пожалеете, если останетесь живы.
Первое, на что я могу обратить свое и ваше внимание, это то, что в приемах юмора должна присутствовать какая-то нелепость, парадоксальность, некоторая нетипичность, отклонение от нормы и т.п. Без этого юмор не состоится. Но вот критерии оценки отклонения от нормы берутся из собственного жизненного опыта автора и читателя и тут уж трудно каким-либо советом помочь. Разве что советом осмыслить и запомнить какие-то конкретные примеры.
Например, не очень типичной выглядит предусмотрительность героя рассказа, решившего купить свинцовую примочку, а не только велосипед. Необычна трактовка падения как соскакивание с велосипеда. Парадоксально сравнение и нахождение общих черт в обучении немецкому языку и езде на велосипеде. Сомнительно выглядит благородство частичного признания собственной вины при стопроцентной вине героя рассказа. И т.д.
Второй не обязательный, но почти всегда присутствующий элемент технологии и приемов юмора – это необходимость некоторого напряжения интуиции и интеллекта, чтобы расшифровать некоторую скрытую в словах загадку. Вспомните: в лесу рассказали анекдот, жираф рассмеялся на третий день – шея длинная, долго доходит. Именно о необходимости элемента догадки и говорит этот анекдот. Вообще, юмор – это один из способов невербальной передачи информации. Не вербальной – значит, без слов. Но точнее, часть информации передается словами, а довольно большая часть ее восстанавливается из контекста сказанного. Пояснения в технике и приемах юмора должны быть минимальными. Например, если бы автор рассказа вместо "купил бутыль свинцовой примочки и велосипед" написал "купил велосипед и бутыль свинцовой примочки, чтобы смачивать ушибы после езды на велосипеде", то эффект юмористичности в результате такого разъяснения был бы несколько ослаблен.
Более частный прием юмора рассказа заключается в том, что автор, вместе с читателем, все время подтрунивает над героем. Ну да, герой сам виноват в том, что вел не лучший образ своей жизни, и поэтому справедливо слегка наказан ушибами и т.п. Читатели любят, когда маленький порок сопровождается легким наказанием и это может быть смешно. Вспомните в "Буратино", где "тридцать три подзатыльника – это очень смешная комедия". Правда, тут прием юмора заключается в том, что высмеиваются уже сама грубая форма подобного рода юмора и его любители.
Еще надо иметь ввиду, что юмор – это не только внешние его признаки, но и психологическое состояние человека. Без подходящего состояния не получится ни почувствовать юмор, ни его сотворить.
Список ключевых юмористических фраз рассказа предлагается освоить самостоятельно и прочувствовать их так, чтобы они перешли в подсознание, в его внутренний багаж. Потому что юмор – это комбинация из того, что уже есть во внутреннем багаже. Я думаю, профессиональные юмористы так и поступают – пополняют свой внутренний юмористический багаж. А иногда пополняют и вполне даже внешний багаж. Так, я слышал шутку из уст Евгения Петросяна: "Четыре брата и лопата. Бери больше, кидай дальше, отдыхай пока летит!". Но эта же шутка была на концерте у Аркадия Северного где-то около полусотни лет назад.
Ну, вот такие получились некоторые признаки и приемы в технологии юмора с точки зрения не юмориста. Мне, как не юмористу, интересна возможность передавать посредством юмора информацию, формально не содержащуюся в сообщении, составленном из слов. Например, сообщение о покупке свинцовой примочки от ушибов уже дает некоторую интуитивно воспринимаемую информацию о событиях еще не описанных, но о которых в дальнейшем будет идти речь. Эту возможность передачи информации я пока еще не понял до конца. Ну а тем, кто пожелает заняться юмором всерьез, остается только посоветовать применить изложенные сведения согласно прилагаемому алгоритму. Алгоритм здесь тот же, что и для изучения немецкого языка, – это алгоритм езды на велосипеде. Итак привожу обещанный полный текст обсуждавшегося рассказа.
Приложение: Марк Твен. Укрощение велосипеда
Подумав хорошенько, я решил, что справлюсь с этим делом. Тогда я пошел и купил бутыль свинцовой примочки и велосипед. Домой меня провожал инструктор, чтобы преподать мне начальные сведения. Мы уединились на заднем дворе и принялись за дело.
Велосипед у меня был не вполне взрослый, а так, жеребеночек - дюймов пятидесяти, с укороченными педалями и резвый, как полагается жеребенку. Инструктор кратко описал его достоинства, потом сел ему на спину и проехался немножко, чтобы показать, как это просто делается. Он сказал, что труднее всего, пожалуй, выучиться соскакивать, так что это мы оставим напоследок. Однако он ошибся. К его изумлению и радости обнаружилось, что ему нужно только посадить меня и отойти в сторонку, а соскочу я сам. Я соскочил с невиданной быстротой, несмотря на полное отсутствие опыта. Он стал с правой стороны, подтолкнул машину - и вдруг все мы оказались на земле: внизу он, на нем я, а сверху машина.
Осмотрели машину - она нисколько не пострадала. Это было невероятно. Однако инструктор уверил меня, что так оно и есть; и действительно, осмотр подтвердил его слова. Из этого я должен был, между прочим, понять, какой изумительной прочности вещь мне удалось приобрести. Мы приложили к синякам свинцовую примочку и начали снова. Инструктор на этот раз стал с левой стороны, но и я свалился на левую, так что результат получился тот же самый.
Машина осталась невредима. Мы еще раз примочили синяки и начали снова. На этот раз инструктор занял безопасную позицию сзади велосипеда, но, не знаю уж каким образом, я опять свалился прямо на него.
Он не мог прийти в себя от восторга и сказал, что это прямо-таки сверхъестественно: на машине не было ни царапинки, она нигде даже не расшаталась. Примачивая ушибы, я сказал, что это поразительно, а он ответил, что когда я хорошенько разберусь в конструкции велосипеда, то пойму, что его может покалечить разве только динамит. Потом он, хромая, занял свое место, и мы начали снопа. На этот раз инструктор стал впереди и велел подталкивать машину сзади. Мы тронулись с моста значительно быстрее, тут же наехали на кирпич, я перелетел через руль, свалился головой вниз, инструктору на спину, и увидел, что велосипед порхает в воздухе, застилая от меня солнце. Хорошо, что он упал на нас: это смягчило удар, и он остался цел.
Через пять дней я встал, и меня повезли в больницу навестить инструктора; оказалось, что он уже поправляется. Не прошло и недели, как я был совсем здоров. Это оттого, что я всегда соблюдал осторожность и соскакивал на что-нибудь мягкое. Некоторые рекомендуют перину, а по-моему - инструктор удобнее.
Наконец инструктор выписался из больницы и привел с собой четырех помощников. Мысль была неплохая. Они вчетвером держали изящную машину, покуда я взбирался на седло, потом строились колонной и маршировали по обеим сторонам, а инструктор подталкивал меня сзади; в финале участвовала вся команда.
Велосипед, что называется, писал восьмерки, и писал очень скверно. Для того чтобы усидеть на месте, от меня требовалось очень многое и всегда что-нибудь прямо-таки противное природе. Противное моей природе, но не законам природы. Иначе говоря, когда от меня что-либо требовалось, моя натура, привычки и воспитание заставляли меня поступать известным образом, а какой-нибудь незыблемый и неведомый мне закон природы требовал, оказывается, совершенно обратного. Тут я имел случай заметить, что мое тело всю жизнь воспитывалось неправильно. Оно погрязло в невежестве и не знало ничего, ровно ничего такого, что могло быть ему полезно. Например, если мне случалось падать направо, я, следуя вполне естественному побуждению, круто заворачивал руль налево, нарушая таким образом закон природы. Закон требовал обратного: переднее колесо нужно поворачивать в ту сторону, куда падаешь. Когда тебе это говорят, поверить бывает трудно. И не только трудно - невозможно, настолько это противоречит всем твоим представлениям. А сделать еще труднее, даже если веришь, что это нужно. Не помогают ни вера, ни знание, ни самые убедительные доказательства; сначала просто невозможно заставить себя действовать по-новому. Тут на первый план выступает разум: он убеждает тело расстаться со старыми привычками и усвоить новые.
С каждым днем ученик делает заметные шаги вперед. К концу каждого урока он чему-нибудь да выучивается и твердо знает, что выученное навсегда останется при нем. Это не то, что учиться немецкому языку: там тридцать лет бредешь ощупью и делаешь ошибки; наконец думаешь, что выучился, - так нет же, тебе подсовывают сослагательное наклонение - и начинай опять сначала. Нет, теперь я вижу, в чем беда с немецким языком: в том, что с него нельзя свалиться и разбить себе нос. Это поневоле заставило бы приняться за дело вплотную. И все-таки, по-моему, единственный правильный и надежный путь научиться немецкому языку - изучать его по велосипедному способу. Иначе говоря, взяться за одну какую-нибудь подлость и сидеть на ней до тех пор, пока не выучишь, а не переходить к следующей, бросив первую на полдороге.
Когда выучишься удерживать велосипед в равновесии, двигать его вперед и поворачивать в разные стороны, нужно переходить к следующей задаче - садиться на него. Делается это так: скачешь за велосипедом на правой ноге, держа левую на педали и ухватившись за руль обеими руками. Когда скомандуют, становишься левой ногой на педаль, а правая бесцельно и неопределенно повисает в воздухе; наваливаешься животом на седло и падаешь - может, направо, может, налево, но падаешь непременно. Встаешь - и начинаешь то же самое сначала. И так несколько раз подряд.
Через некоторое время выучиваешься сохранять равновесие, а также править машиной, не выдергивая руль с корнем. Итак, ведешь машину вперед, потом становишься на педаль, с некоторым усилием заносишь правую ногу через седло, потом садишься, стараешься не дышать, - вдруг сильный толчок вправо или влево, и опять летишь на землю.
Однако на ушибы перестаешь обращать внимание довольно скоро и постепенно привыкаешь соскакивать на землю левой или правой ногой более или менее уверенно. Повторив то же самое еще шесть раз подряд и еще шесть раз свалившись, доходишь до полного совершенства. На следующий раз уже можно попасть на седло довольно ловко и остаться на нем, - конечно, если не обращать внимания на то, что ноги болтаются в воздухе, и на время оставить педали в покое; а если сразу хвататься за педали, то дело будет плохо. Довольно скоро выучиваешься ставить ноги на педали не сразу, а немного погодя, после того как научишься держаться на седле, не теряя равновесия. Тогда можно считать, что ты вполне овладел искусством садиться на велосипед, и после небольшой практики это будет легко и просто, хотя зрителям на первое время лучше держаться подальше, если ты против них ничего не имеешь.
Теперь пора уже учиться соскакивать по собственному желанию; соскакивать против желания научаешься прежде всего. Очень легко в двух-трех словах рассказать, как это делается. Ничего особенного тут не требуется, и, по-видимому, это нетрудно; нужно опускать левую педаль до тех пор, пока нога не выпрямится совсем, повернуть колесо влево и соскочить, как соскакивают с лошади. Конечно, на словах это легче легкого, а на деле оказывается трудно. Не знаю, почему так выходит, знаю только, что трудно. Сколько ни старайся, слезаешь не так, как с лошади, а летишь кувырком, точно с крыши. И каждый раз над тобой смеются.
II
В течение целой недели я обучался каждый день часа по полтора. После двенадцатичасового обучения курс науки был закончен, так сказать, начерно. Мне объявили, что теперь я могу кататься на собственном велосипеде без посторонней помощи. Такие быстрые успехи могут показаться невероятными. Чтобы обучиться верховой езде хотя бы начерно, нужно гораздо больше времени.
Правда, я бы мог выучиться и один, без учителя. только это было бы рискованно: я от природы неуклюж. Самоучка редко знает что-нибудь как следует и обычно в десять раз меньше, чем узнал бы с учителем; кроме того, он любит хвастаться и вводить в соблазн других легкомысленных людей. Некоторые воображают, будто несчастные случаи в нашей жизни, так называемый "жизненный опыт", приносят нам какую-то пользу. Желал бы я знать, каким образом? Я никогда не видел, чтобы такие случаи повторялись дважды. Они всегда подстерегают нас там, где не ждешь, и застают врасплох. Если личный опыт чего-нибудь стоит в воспитательном смысле, то уж, кажется, Мафусаила не переплюнешь, - и все-таки, если бы старик ожил, так, наверное, первым делом ухватился бы за электрический провод, и его свернуло бы в три погибели. А ведь гораздо умнее и безопаснее для него было бы сначала спросить кого-нибудь, можно ли хвататься за провод. Но ему это как-то не подошло бы: он из тех самоучек, которые полагаются на опыт; он захотел бы проверить сам. И в назидание себе он узнал бы, что скрюченный в три погибели патриарх никогда не тронет электрический провод; кроме того, это было бы ему полезно и прекрасно завершило бы его воспитание - до тех пор, пока в один прекрасный день он не вздумал бы потрясти жестянку с динамитом, чтобы узнать, что в ней находится.
Но мы отвлеклись в сторону. Во всяком случае, возьмите себе учителя - это сбережет массу времени и свинцовой примочки.
Перед тем как окончательно распроститься со мной, мой инструктор осведомился, достаточно ли я силен физически, и я имел удовольствие сообщить ему, что вовсе не силен. Он сказал, что из-за этого недостатка мне первое время довольно трудно будет подниматься в гору на велосипеде, но что это скоро пройдет. Между его мускулатурой и моей разница была довольно заметная. Он хотел посмотреть, какие у меня мускулы. Я ему показал свой бицепс - лучшее, что у меня имеется по этой части. Он чуть не расхохотался и сказал:
- Бицепс у вас дряблый, мягкий, податливый и круглый, скользит из-под пальцев, в темноте его можно принять за устрицу в мешке.
Должно быть, лицо у меня вытянулось, потому что он прибавил ободряюще:
- Это не беда, огорчаться тут нечего; немного погодя вы не отличите ваш бицепс от окаменевшей почки. Только не бросайте практики, ездите каждый день, и все будет в порядке.
После этого он со мной распростился, и я отправился один искать приключений. Собственно, искать их не приходится, это так только говорится, - они сами вас находят.
Я выбрал безлюдный, по-воскресному тихий переулок шириной ярдов в тридцать. Я видел, что тут, пожалуй, будет тесновато, но подумал, что если смотреть в оба и использовать пространство наилучшим образом, то как-нибудь можно будет проехать.
Конечно, садиться на велосипед в одиночестве оказалось не так-то легко: не хватало моральной поддержки, не хватало сочувственных замечаний инструктора: "Хорошо, вот теперь правильно. Валяйте смелей, вперед!" Впрочем, поддержка у меня все-таки нашлась. Это был мальчик, который сидел на заборе и грыз большой кусок кленового сахару.
Он живо интересовался мной и все время подавал мне советы. Когда я свалился в первый раз, он сказал, что на моем месте непременно подложил бы себе подушки спереди и сзади - вот что! Во второй раз он посоветовал мне поучиться сначала на трехколесном велосипеде. В третий раз он сказал, что мне, пожалуй, не усидеть и на подводе. В четвертый раз я кое-как удержался на седле и поехал по мостовой, неуклюже виляя, пошатываясь из стороны в сторону и занимая почти всю улицу. Глядя на мои неуверенные и медленные движения, мальчишка преисполнился презрения и завопил:
- Батюшки! Вот так летит во весь опор!
Потом он слез с забора и побрел по тротуару, не сводя с меня глаз и порой отпуская неодобрительные замечания. Скоро он соскочил с тротуара и пошел следом за мной. Мимо проходила девочка, держа на голове стиральную доску; она засмеялась и хотела что-то сказать, но мальчик заметил наставительно:
- Оставь его в покое, он едет на похороны.
Я с давних пор знаю эту улицу, и мне всегда казалось, что она ровная, как скатерть: но, к удивлению моему, оказалось, что это неверно. Велосипед в руках новичка невероятно чувствителен: он показывает самые тонкие и незаметные изменения уровня, он отмечает подъем там, где неопытный глаз не заметил бы никакого подъема; он отмечает уклон везде, где стекает вода. Подъем был едва заметен, и я старался изо всех сил, пыхтел, обливался потом, - и все же, сколько я ни трудился, машина останавливалась чуть ли не каждую минуту. Тогда мальчишка кричал:
- Так, так! Отдохни, торопиться некуда. Все равно без тебя похороны не начнутся.
Камни ужасно мне мешали. Даже самые маленькие нагоняли на меня страх. Я наезжал на любой камень, как только делал попытку его объехать, а не объезжать его я не мог. Это вполне естественно. Во всех нас заложено нечто ослиное, неизвестно по какой причине.
В конце концов я доехал до угла, и нужно было поворачивать обратно. Тут нет ничего приятного, когда приходится делать поворот в первый раз самому, да и шансов на успех почти никаких. Уверенность в своих силах быстро убывает, появляются всякие страхи, каждый мускул каменеет от напряжения, и начинаешь осторожно описывать кривую. Но нервы шалят и полны электрических искр, и кривая живехонько превращается в дергающиеся зигзаги, опасные для жизни. Вдруг стальной конь закусывает удила и, взбесившись, лезет на тротуар, несмотря на все мольбы седока и все его старания свернуть на мостовую. Сердце у тебя замирает, дыхание прерывается, ноги цепенеют, а велосипед все ближе и ближе к тротуару. Наступает решительный момент, последняя возможность спастись. Конечно, тут все инструкции разом вылетают из головы, и ты поворачиваешь колесо от тротуара, когда нужно повернуть к тротуару, и растягиваешься во весь рост на этом негостеприимном, закованном в гранит берегу. Такое уж мое счастье: все это я испытал на себе. Я вылез из-под неуязвимой машины и уселся на тротуар считать синяки.
Потом я пустился в обратный путь. И вдруг я заметил воз с капустой, тащившийся мне навстречу. Если чего-нибудь не хватало, чтоб довести опасность до предела, так именно этого. Фермер с возом занимал середину улицы, и с каждой стороны воза оставалось каких-нибудь четырнадцать - пятнадцать ярдов свободного места. Окликнуть его я не мог - начинающему нельзя кричать: как только он откроет рот, он погиб; все его внимание должно принадлежать велосипеду. Но в эту страшную минуту мальчишка пришел ко мне на выручку, и на сей раз я был ему премного обязан. Он зорко следил за порывистыми и вдохновенными движениями моей машины и соответственно извещал фермера:
- Налево! Сворачивай налево, а не то этот осел тебя переедет.
Фермер начал сворачивать.
- Нет, нет, направо! Стой! Не туда! Налево! Направо! Налево, право, лево, пра... Стой, где стоишь, не то тебе крышка!
Тут я как раз заехал подветренной лошади в корму и свалился вместе с машиной. Я сказал:
- Черт полосатый! Что ж ты, не видел, что ли, что я еду?
- Видеть-то я видел, только почем же я знал, в какую сторону вы едете? Кто же это мог знать, скажите, пожалуйста? Сами-то вы разве знали, куда едете? Что же я мог поделать?
Это было отчасти верно, и я великодушно с ним согласился. Я сказал, что, конечно, виноват не он один, но и я тоже.
Через пять дней я так насобачился, что мальчишка не мог за мной угнаться. Ему пришлось опять залезать на забор и издали смотреть, как я падаю.
В одном конце улицы было несколько невысоких каменных ступенек на расстоянии ярда одна от другой. Даже после того, как я научился прилично править, я так боялся этих ступенек, что всегда наезжал на них. От них я, пожалуй, пострадал больше всего, если не говорить о собаках. Я слыхал, что даже первоклассному спортсмену не удастся переехать собаку: она всегда увернется с дороги. Пожалуй, это и верно; только мне кажется, он именно потому не может переехать собаку, что очень об этом старается. Я вовсе не старался переехать собаку. Однако все собаки, которые мне встречались, попадали под мой велосипед. Тут, конечно, разница немалая. Если ты стараешься переехать собаку, она сумеет увернуться, но если ты хочешь ее объехать, то она не сумеет верно рассчитать и отскочит не в ту сторону, в какую следует. Так всегда и случалось со мной. Я наезжал на всех собак, которые приходили смотреть, как я катаюсь. Им нравилось на меня глядеть, потому что у нас по соседству редко случалось что-нибудь интересное для собак. Немало времени я потратил, учась объезжать собак стороной, однако выучился даже и этому.
Теперь я еду, куда хочу, и как-нибудь поймаю этого мальчишку и перееду его, если он не исправится.
Купите себе велосипед. Не пожалеете, если останетесь живы.