Реальность, которая действительность, конечно же одна. Но философствующие физики и физицирующие философы договорились до того, что реальность, согласно специальной теории относительности (СТО), у каждого наблюдателя своя. Так как в действительности такой своей реальности нет, то, во избежание путаницы в понятиях, остается назвать продукт философствующих интеллектуалов философской реальностью. Не корректно с точки зрения нормального словоупотребления, но приходится к такому обозначению, как "философская реальность", прибегать.
Философия, скажу я вам, это то, что нас возвышает. Поддавшись означенному соблазну самовозвышения, я обратился к маститому философу, вернее к книге Вячеслава Степина Философия науки. Далее извлечения из этой замечательной книги. Но в целях понятности и приближения к означенной в названии статьи теме я кое-где вставил краткие замечания о философской реальности, без чего статья не попадала в выдачу поисковиков.
В динамике научного знания особую роль, согласно Вячеславу Степину, играют этапы развития, связанные с перестройкой исследовательских стратегий, задаваемых основаниями науки. Эти этапы, среди прочего, породили невообразимые философские реальности и получили название научных революций.
Если бы проводился конкурс среди научных открытий XX века, какое из них вызвало наибольшие дискуссии, удивление умов и повлияло на дальнейшее развитие науки, то специальная теория относительности А. Эйнштейна имела бы самые серьезные шансы на успех. Эта теория открывает эпоху перехода от классического к неклассическому естествознанию и является одним из ярких образцов научной рациональности неклассического типа. Это то, позвольте пояснить, что некоторые другие мыслители, в отличие от Вячеслава Степина, называют иррациональностью или иррационализмом. Она возникла в обстановке перемен западной культуры конца XIX — начала XX века и оказала влияние не только на состояние науки, но и на другие области культуры. Ряд предварительных шагов к их созданию сделали Г. Лоренц, А. Пуанкаре и другие известные ученые, которые тоже создавали свою, правда более скромную против СТО, философскую реальность.
Путь к специальной теории относительности начался с обнаружения трудностей согласования механики и электродинамики в рамках целостной физической картины мира. После успехов максвелловской теории электромагнитного поля, позволившей описать с единой точки зрения огромное многообразие электрических, магнитных и оптических явлений, в физике утвердилась электродинамическая картина мира. Она пришла на смену механической (ньютоновской), и между ними была преемственная связь.
Преемственность – это, право, хорошо. Лучше, чем тебя эдак бабах и будь добр, или не добр, но думай в каких-то там терминах новой философской реальности с неодновременной одновременностью в СТО и искривляющемся пространстве в общей теории относительности (Ото). Однако, как повествует В.Степин, неожиданно выяснилось, что форма основных уравнений электродинамики не сохраняется при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой, если пользоваться преобразованиями Галилея.
Здесь я должен пояснить, что "инерциальные системы отсчета" это тоже из иной философской реальности, и это совсем даже не просто системы, движущиеся по инерции, как я и сам раньше думал, а системы, лишенные воздействия со стороны внешнего мира. То есть, это системы, которых в природе нет. Но продолжим ближе к тексту.
Если пользоваться преобразованиями Лоренца, то при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой сохранялась форма уравнений, выражающих законы как механики, так и электродинамики. И те и другие оставались ковариантными (сохраняли неизменный вид).
Казалось, выход из трудностей был найден. Но тут возникли новые, еще более серьезные проблемы. Из преобразований Лоренца следовало, что отдельно пространственный и отдельно временной интервалы изменяются при переходе от одной инерциальной системы к другой. Они перестают быть абсолютными, как считалось ранее в физике, а становятся относительными, что, простите за ремарку, породило философию относительной реальности. И если принять это в качестве характеристики реального физического пространства и времени, то тогда необходимо отказаться от представлений об абсолютном пространстве и времени в физической картине мира. Иначе говоря, в системе физического знания возникал парадокс: если принять преобразования Лоренца и придать им физический смысл, то они противоречат принципу абсолютности пространства и времени.
Ну, как по мне, то парадокс или не парадокс зависит еще и от того какой физический смысл придавать обнаруженному математическому результату. Парадокс, в смысле ошибки мышления, возникает тогда, когда придумывается философия несуществующей физической реальности.
Путь к теории относительности, как свидетельствует многоуважаемый Степин, был связан с доказательством, что преобразования Лоренца выражают реальные свойства физического пространства и времени (в придуманной философской реальности), с коренной перестройкой физической картины мира, отказом от представлений об абсолютном пространстве и времени. Движение по этому пути требовало критического отношения к фундаментальным принципам и представлениям, принятым в научном сообществе к началу XX века. Но занять эту критическую позицию для многих физиков того времени было совсем не просто.
Этот путь потребовал постановки вопросов о том, насколько обоснованы классические представления об абсолютном пространстве и времени. Предметом обсуждения в этой позиции становятся не столько характеристики физической реальности (частиц, полей), сколько характеристики знания, описывающего реальность. А это уже проблемы, выходящие за рамки физики и относящиеся к области философии и методологии науки.
Новый подход, с позиций которого Эйнштейн приступил к построению теории относительности, был основан на требовании селективного операционального контроля над понятиями и принципами физической картины мира. Он не сводился к указанию на конкретные эксперименты и измерения, которые подтверждают эту картину, а предполагал выявление существенных черт всей экспериментально-измерительной практики, в рамках которой должны обнаруживаться постулированные картиной мира характеристики исследуемой реальности. Хотя Эйнштейн в своих методологических экспликациях четко не формулировал описанного понимания наблюдаемости (не настаивал на неизбежности подобной философской реальности), его исследовательская практика свидетельствовала в пользу такого рода понимания. Она была ориентирована на анализ глубинных предпосылок и оснований экспериментально-измерительных процедур, составляющих эмпирический базис физической картины мира.
Текст этого фрагмента приведен с большими сокращениями, но последний абзац представлен полностью, как он есть в книге, за исключением замечания в скобках. Я не уверен, что я правильно понял смысл этого абзаца. Но все же попытаюсь раскрыть его. Итак...
Речь, на мой взгляд, может идти о том, что Эйнштейн, после того как он первоначально принял преобразования Лоренца просто как исходные постулаты, задумался о том как должна выглядеть "объективная" – читай философская - реальность, чтобы о ней можно было говорить не как о парадоксах, вытекающих из преобразований Лоренца, а как о реальности самих парадоксов, которые уже вовсе не парадоксы, а сама, непостижимая для нормального мировосприятия, реальность. То есть, гениальный Эйнштейн начал не с выявления физической сути парадоксов, а просто назначил реальности какой ей следует быть. Но на такого рода философскую реальность он, естественно, пальцем не мог указать – было бы не убедительно. Поэтому стала задача подобрать такую методику измерительных процедур и интерпретации результатов, которая бы отвечала придуманной философической или математической, назовите как хотите, реальности. Из этой же методики должны, как следствия, вытекать и формулы преобразования Лоренца. Однако, передаю слово глубокоуважаемому автору.
Первым шагом на пути к специальной теории относительности, продолжает Степин, была фиксация принципа относительности в качестве одного из важнейших операциональных оснований, коррелятивно которому должны вводиться в фундамент физического познания те или иные онтологические (мировоззренческие) представления. Такая трактовка принципа относительности была намечена еще Пуанкаре, но в наиболее отчетливой форме она выражена в работах Эйнштейна.
Ну, в общем это примерно то же, о чем я уже сказал. За исключением того, что Эйнштейн не был единственным, кто создавал свою собственную философскую реальность, допускавшую, что мир на самом деле не такой, какой он есть. Для идеалиста внешний мир может и вообще не существовать, так что ничего странного с этой точки зрения в подобном предположении нет. Но далее оставалась еще одна тонкость – как обосновать принцип постоянства скорости света. Философ Степин это описывает примерно так (с моими небольшими пояснениями):
Первый аспект рассмотрения принципа относительности характеризует его как методологический регулятив теоретического описания реальности. На языке такого описания физическая лаборатория, движущаяся равномерно и прямолинейно, обозначается как инерциальная система отсчета, и «согласно принципу относительности законы природы не зависят от движения системы отсчета» На языке математики это означает, что система отсчета характеризуется как система координат, а независимость законов природы от движения системы отсчета формулируется как требование ковариантности (неизменности вида) соответствующих уравнений относительно преобразования системы координат (при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой). Второй аспект представлял принцип относительности в качестве глубинного постулата экспериментально-измерительной деятельности (и строительства соответствующей философии реальности). В этом аспекте формулировка принципа относительности утверждает, что физические процессы протекают одинаково во всех лабораториях, движущихся равномерно и прямолинейно, а поэтому никакими экспериментами внутри физической лаборатории нельзя обнаружить ее инерциального (не подверженного внешним воздействиям) движения.
Интерпретируя, в новой философской реальности, принцип относительности как важнейший компонент схемы метода, посредством которого выявляются характеристики физического мира, Эйнштейн формулирует проблему онтологических постулатов физики в необычном с классической точки зрения виде: он ставит вопрос, как будет выглядеть физическая реальность (какова будет физическая картина мира), если принцип относительности распространяется на описание любых взаимодействий (в том числе и электромагнитных).
Здесь я с вашего позволения прерву нить изложения, чтобы еще раз акцентировать отмеченный в данном абзаце Степиным факт относительно того, что гениальный Эйнштейн не утруждал себя объяснением реальности, а просто назначил какой ей следует быть, из чего и следовала новая не физическая, а философская реальность. Но продолжим ближе к исходному тексту:
Эфир в теории Лоренца включал важное физическое свойство: независимо от того, движется или покоится тело, излучающее свет, световой луч распространяется в системе, покоящейся относительно эфира, с постоянной скоростью с. Чтобы элиминация эфира не разрушила классической электродинамики, требовалось постулировать, что существует система отсчета, в которой каждый световой луч распространяется в пустоте с постоянной скоростью с независимо от движения источника. Но поскольку, согласно принципу относительности, все инерциальные системы отсчета физически эквивалентны, то отсюда следовало, что принцип постоянства скорости света справедлив для любой системы отсчета, и это позволяло придать ему статус универсального фундаментального постулата теории. Данный постулат включал специфическое содержание и в этом смысле был независим от принципа относительности. Последний, однако, позволял обосновать универсальность постулата о постоянстве скорости света, что явилось третьим важным шагом в формировании СТО.
Этот замечательный абзац я привожу без сокращений. Сокровенный его смысл, на мой взгляд, заключается в том, что раз есть отмеченное постоянство скорости света согласно уравнению, справедливому для одной инерциальной системы отсчета, и все прочие и данная инерциальные системы эквиваленты между собой, то и постоянство света справедливо разом для всех систем. Как это реализуется в натуре – с точки зрения стремления к истине глубоко по барабану. Главное, что есть изобретенная оправдательная философская реальность и математический результат, которому можно придать едва ли не любой умопомрачительный, как в интерпретации СТО, смысл.
Далее, после того, как мы уже вроде бы все согласились с эйнштейновской нелепостью созданной философской реальности, Степин через несколько страниц подводит нас к еще более сногсшибательным открытиям в части мировоззрения физиков, окончательно отбросивших связанные из ненужного здравого смысла удила.
Физик-теоретик XX века относится к различным математическим описаниям одних и тех же процессов не как к аномалии, а как к норме, понимая, что одни и те же объекты могут быть освоены в различных языковых средствах и что различные формулировки одной и той же физической теории являются условием прогресса исследований. В традициях современной физики лежит и оценка картины мира как относительно истинной системы представлений о физическом мире, которая может изменяться и совершенствоваться как в частях, так и в целом.
Великолепно! В традициях современной физики оказывается лежит философская реальность, которая, подобно болванке на токарном станке, может обрабатываться как по частям, так и в целом, в зависимости от интеллектуальных и прочих потребностей тех, кто такие философические болванки создает.
Поэтому, продолжает Степин, когда, например, Фейнман развивал идеи о взаимодействиях зарядов без «полевых посредников», его не смутило то обстоятельство, что в создаваемую теорию потребовалось ввести, наряду с запаздывающими, опережающие потенциалы, что в физической картине мира соответствовало появлению представлений о влиянии взаимодействий настоящего не только на будущее, но и на прошлое. «К этому времени, — писал он, — я был уже в достаточной мере физиком, чтобы не сказать: «Ну, нет, этого не может быть». Ведь сегодня после Эйнштейна и Бора все физики знают, что иногда идея, кажущаяся с первого взгляда совершенно парадоксальной, может оказаться правильной после того, как мы разберемся в ней до мельчайших подробностей и до самого конца и найдем ее связь с экспериментом»
То есть, где-то, как-то многоуважаемый философ понимает и, наверное, понимает лучше меня, что умопомрачительная болтовня физиков это еще не сама отображенная в ней реальность, а вопрос использования, скажем так, адекватного или не адекватного языка. Сооружение математических построений может опираться на любой удобный для подобного занятия язык. Но для общения с землянами в их основной массе надо бы все же использовать более подходящий для этой цели и не извращенный экстравагантными представлениями язык. И не пугать землян извращенными философскими "реальностями", якобы заменяющими действительную реальность.
Но, продолжает уважаемй философ, «быть физиком» XX века — нечто иное, чем «быть физиком» XIX столетия. В классический период физик не стал бы вводить «экстравагантных» представлений о физическом мире на том основании, что у него возникает новая и перспективная математическая форма теории, детали эмпирического обоснования которой можно разработать в будущем.
Я думаю, что если бы уважаемый автор книги и другие видные профессионалы могли выражать свои мнения более свободно, без оглядки на цензуру, позволяющей лишь восхвалять ТО, они бы выражались не столь косвенно и осторожно, как в предыдущем абзаце, относительно умозрительных построений Эйнштейна и его последователей по СТО, нашедших для себя в подобного рода сомнительных построениях несуществующих философских реальностей увлекательное занятие и хлеб.
Недуг, которому причину давно понять уже пора...