Об особенностях и проблемах языка я уже немало говорил в этом подразделе. Например, в статьях "Внутренний язык" и "Интерпретация и наш язык". Сейчас я хочу немного поговорить о недостатках нашего языка. Главная проблема нашего языка, в особенности научного и технического языков, - недостаток выразительных средств. Эти недостатки присущи не только "великому и могучему", т.е. русскому, языку, но и прочим языкам.
С проблемами недостатка выразительных средств языка я столкнулся в своей практической деятельности не однажды. Случилось мне составить отраслевой нормативный документ на украинском языке и здесь столкнулся с ситуацией, когда не смог подобрать лаконичной и точной фразы при том, что на русском языке я нашел четыре подходящих варианта. Другая проблема языка – многозначность его слов. В особенности в этом плане грешит английский язык, на котором технические тексты порой подобны китайским иероглифам – однозначному смысловому переводу не поддаются. Например, однажды фразу об узле дозирования гидразина автопереводчик интерпретировал как салазки с животным, питающимся падалью.
Это иллюстративные примеры, а вообще-то недостатки языка для нас уж столь привычны, что проблемы словоупотребления попросту не осознаются.
Когда-то я прочел, не помню где конкретно, о том, что слепому от рождения врачи удалили катаракту и он стал видеть. Когда ему показали ножницы и спросили, что это такое, он ответил, что не знает, но возможно это лошадь.
Это пока не о недостатках языка, а к слову о том, что мы не воспринимаем непосредственно, а моделируем внешний мир. А речь сейчас несколько о другом. Когда я вспомнил об этом прочитанном эпизоде, я задумался о том, как можно сказать одним словом о том действии, что совершили врачи. В моем внутреннем языке есть для этого подходящее обозначение, обнаружение которого не вызывает никаких проблем. Но как сказать об этом же на языке общения – так называемом вербальном (произносимом вслух) языке?
Что сделали врачи – вернули зрение? Не подходит – зрения у пациента до операции не было. Восстановили? Тоже не то. Подарили зрение? Это как-то уже ближе, но врачи ведь делали свою работу, а не организовывали подарок.
Здесь проявляется явный недостаток в языке общения нужных выразительных средств. Получается, что во внутреннем языке подходящее слово для обозначения описанного действия есть, а во внешнем языке общения подходящего для этого слова нет. Во всяком случае, такого слова нет в русском языке.
Однако гораздо большую проблему представляют скрытые софизмы, связанные с многозначностью нашего языка. Явный софизм выглядит, например, так:
- То что ты не потерял ты имеешь, согласен?
- Да.
- Ты не терял рога, следовательно ты согласен с тем, что ты имеешь рога.
Суть софизма здесь в том, что слово "потерял" употребляется в двух разных контекстных смыслах. Подобные проблемы и недостатки в использовании языка анализируются достаточно легко. Потому что здесь можно в явном виде раскрыть разный контекстный смысл употребляемого в разных ситуациях одного и того же слова. А как быть, когда есть слово, имеющее в разных ситуациях разный контекстный смысл, но эти контекстные смыслы нигде не оговорены и никак не обозначены? А таких проблемных случаев не только в бытовом, но и в научном языке масса. Мы даже не замечаем этих скрытых софизмов, ученые – физики и философы – небрежно перепрыгивают с одного смысла на другой и порождаются словесные монстры, выбрасываемые в среду обычного общения, вроде искривляющегося пространства или событиях, которые для одних наблюдателей могут быть одновременными, а для других не одновременными. И это проблемы, возникающие из-за недостатков научного и обычного языков. Потому что вследствие недостатка в языке выразительных средств, мы не научились четко идентифицировать описываемые ситуации и, соответственно, не научились различать разные смыслы одних и тех же слов. А ученые, которые должны были бы заниматься подобными проблемами своего научного языка, как и нашего обычного языка, до этих проблем как-то толком и не дошли. Они попросту не различают этих проблем, поэтому если и говорят вскользь о них, то это получается примерно то же, как если бы дальтоник взялся говорить о цветах, которые он не различает.
Я тоже не могу вдруг вот так взять и выявить все недостатки используемого языка и раскрыть эту сложную проблему, которую еще даже не осознали ученые мужья. Но кое-что о ней могу сказать.
Вот, скажем, есть слово "существует". Нам привычно представляется, что проблем с этим словом в языке нет, как и нет здесь недостатков в употреблении обычного и научного языков. Однако существуют стулья, прочие предметы, деревья, трава и много другое, о чем можно сказать – существует материя. Но еще говорят о том, что у всего этого существуют свойства – свойства материи. Слово в словосочетаниях "существует материя" и "существует некое свойство материи" одно и тоже. Но смысл слова в этих двух словосочетаниях совершенно разный. Вам, скорее всего, придется изрядно поразмыслить, прежде чем станет ясным смысл того, о чем я здесь сказал относительно языковых проблем.
Проблемы и недостатки языка конечно взаимодействуют и с проблемами мышления. Склонность нашего мышления к скрытым софизмам просто глобальная. Ученым эта склонность помогает находить неожиданные комбинации в решении проблемы, которые не выводимы каким-то более строгим путем, и эти, вернее некоторые из этих комбинаций, могут оказаться полезными и в практическом плане решения проблемы. Например, уравнение Шредингера в квантовой механике было получено путем так сказать правдоподобных размышлений, т.е. путем подбора (перебора вариантов). Но действительного строгого вывода этого уравнения не существует. Уравнение есть, а вывода его нет. В этом можно увидеть пользу механизма мышления, использующего скрытые софизмы. Но эти скрытые софизмы приводят и к массе недоразумений в части проблем использования языка, о которых я уже упоминал.
Но хуже другое. У многих ученых, а тем более у популяризаторов их учений, почему-то проявляется не просто проблема нечеткого понимания или непонимание языковой ситуации, а даже склонность спекулировать на этих неявных софизмах. Знаменитый Эйнштейн наиболее яркий этому пример. Он, насколько я могу судить по разным его высказываниям, лучше многих других своих ученых собратьев понимал эту проблему языка и его недостатки в части засорения языка скрытыми софизмами. Но это понимание от использовал в своих мистических, с моей точки зрения, целях. Он не только не раскрывал проблему скрытых софизмов (хотя косвенно о ней упоминал), но даже усугублял ее в своей философической интерпретации и в философическом "обосновании" теории относительности. Насколько верна математическая часть теории относительности судить не берусь. Она не единственная (есть аналогичная в математическом плане теория Лоренца – речь, конкретно, о специальной теории относительности) и любая теория может быть продуктивна в какой-то области ее применения.
Развитие языка, нормально, идет в направлении дифференциации используемых слов и заключенных в них понятий, что и позволяет устранять проблемы и недостатки языка, о которых шла речь. Но гений Эйнштейна обнаружил, что следует идти обратным путем – не различать в языке проявления природы вещей. Поэтому скорость света в его специальной теории относительности не дифференцируется, а остается одинаковой относительно любых покоящихся и движущихся систем. Дальше дело уже за математикой и проблемы использования языка трансформируются в чудеса открытий.
Говорят, что гений может попасть в точку, видимую только ему. Если гениальность связана с упомянутой проблемой смыслового смешения слов в языке, то есть известное племя Пираха, проживающая в дебрях Южной Америки, в языке которого нет ни прошлого, ни будущего. Это самые счастливые люди планеты, гениальность которых в упомянутом языковом смысле видимо превосходит эйнштейновскую в несколько раз. Нужно лишь перевести эту языковую гениальность на математический язык.
Впрочем, идея объединения смысла слов, касающихся прошлого, настоящего и будущего уже, пожалуй, без особых проблем решена и в языке Эйнштейна, т.е. в его специальной теории относительности.
Так вот, в нашем языке и в нашем понимании есть событие и есть сообщение о событии. Казалось бы языковых проблем здесь и не должно бы быть. Но в нашем языке сообщение о событии – это тоже событие. Как и в случае со словом "существует", нет отдельного слова для обозначения события и сообщения о событии. Именно этим обстоятельством и воспользовался гениальный Эйнштейн. Естественно, что сообщение о событии, переданное посредством световых сигналов, разные наблюдатели могут получить в разное время. Но Эйнштейн посредством своей гениальной прозорливости убирает это различие между событием и сообщением о событии. Остается у него только одно обозначение – событие. Поэтому на его, т.е. на сконструированном им, языке получается, что события, одновременные для одного наблюдателя могут быть неодновременными для другого. И это положение, по сути, является одним из ключевых в его выводе специальной теории относительности. Он даже придумал специальную процедуру измерений, подтверждающую "справедливость" его неодновременной одновременности и иллюзорность понятий прошлого и будущего в этой связи.
Самое неприятное в этой ситуации не философско-математические упражнения Эйнштейна, от которых, говорят, есть и польза, и даже не склонность его последователей мистифицировать наш бренный мир, создавая проблемы и плодя недостатки нашего многострадального языка. Противно то, что наши так называемые диалектические материалисты ухватились за эту идеалистическую мистификацию и стали утверждать, что процедуры измерения Эйнштейна, изложенные в его специальной (но не в общей!) теории относительности, якобы раскрывают действительную структуру реальности и эта структура якобы действительно обладает такими экзотическими свойствами как не одновременная одновременность и т.д.
Конечно, оно заманчиво, отвлекшись от идеи экстрасенсов, представить, что через физику мы все же сможем открыть новые измерения нашего мира (это в теории струн) и даже войти в параллельные миры. Но бедный наш язык! Когда уже мы научимся вместе с нашими учеными собратьями не заниматься словоблудием, не плодить проблемы и недостатки языка, а говорить о том, о чем можно говорить, и не делать утверждений о том, о чем ничего не можем определенного сказать?